Человечество находится на распутье. Это относится как к великому спору между коммунизмом и демократией, так и ко всей духовной ситуации в целом.
Конфликт между тоталитаризмом и демократией связан со взаимоотношениями личности и государства. Тоталитаризм претендует на абсолютное главенство государства над личностью, полностью отрицает права человека, которого рассматривает как простую часть коллективного целого, – в то время как демократия настаивает на неотъемлемых правах индивидуума и указывает на границы компетенции государства, обусловленные естественным законом. Этот конфликт, будучи специфическим и ярким выражением современного кризиса, является, однако, всего лишь одним из аспектов более широкой коллизии. Для того чтобы понять все последствия этого кризиса, нам необходимо углубиться в проблему.
Реальным конфликтом является противоречие между христианством с одной стороны и абсолютно антихристианской концепцией жизни – с другой. Эта борьба достигла своей решающей стадии, стала столкновением двух миров, проникла во все сферы человеческого существования. Либеральный век был веком компромисса. Несмотря на свой антиклерикализм и противоборство с христианской доктриной в религиозной и философской сферах, он сохранил христианские элементы в этической, социальной, юридической и культурной сферах. Нынешний век, напротив, обнаруживает последовательные антихристианские тенденции во всех областях жизни – он открыто враждебен христианству.
Отличительной особенностью современного кризиса является попытка человека освободиться от ограничений, накладываемых на него как на тварное существо, – проигнорировать свое метафизическое положение, избавиться от всех обязательств по отношению к тому, что выше и больше его. Человек жаждет воздвигнуть новую вавилонскую башню.
В своей глубокой работе "Трагедия атеистического гуманизма" ("The Drama of Atheist Humanism") о. Анри де Любак проанализировал исторические корни этого современного кризиса на примере Фейербаха, Ницше, Конта и др. Он убедительно показывает растворение человеческой личности, вызванное проникновением последовательного атеизма во все сферы жизни. Это растворение теоретически выражено в современном экзистенциализме Хайдеггера и Сартра – экзистенциализм последнего претендует на то, чтобы стать неким новым и подлинным гуманизмом.
Нас должно больше интересовать реальное отношение современного человека к жизни, нежели теоретизирование по этому поводу. Мы должны быть в большей степени экзистенциалистами, чем Сартр, в нашем анализе различных жизненных установок, в которых выражается стремление человека к освобождению от фактора тварности. Следует различать два главных типа таких установок: во-первых, индивидуалистическую самодостаточность, которую мы имеем во многих странах западной демократии; во-вторых, коллективистский антиперсонализм, представленный в коммунистических обществах.
Экзистенциализм Сартра в некоторых отношениях является теоретической формулировкой основной позиции, которую мы обнаруживаем в обеих этих формах. Сартр говорит: "Человек – это лишь то, чем он сам делает себя". Он провозглашает это основополагающим принципом экзистенциализма. Мы должны вспомнить, что для экзистенциалиста существование предшествует сущности и что источником существования является абсолютно неопределенная воля. Ни один объект не обладает независимой сущностью, предлагающей себя человеку, налагающей на него определенные обязательства. Любой объект для человека – это лишь то, во что его превращает отношение к нему. Также и человек не обладает какой-либо природой, предшествующей его воле. Его природа сама является производной от независимой воли. Не существует добра и зла, которые могли бы стать предметом нашего свободного выбора. Только наше своевольное решение делает что-либо добром – один лишь факт нашего выбора.
Сартровский тезис означает решительное отрицание тварной природы человека и как таковой является ярким теоретическим выражением попытки построить новую вавилонскую башню. Такая попытка лежит в основе индивидуалистической самодостаточности и коллективистского антиперсонализма. Большее внимание следует уделить индивидуалистической самодостаточности, опасность которой менее очевидна на мрачном фоне той адской действительности, что мы наблюдаем в тоталитарных обществах.
Эта индивидуалистическая самодостаточность отвергает все наши связи с Богом и с нравственным законом. Современный человек, пораженный этой болезнью, отказывается следовать призыву ценностей, отказывается подчиниться чему-либо как обладающему внутренним благородством и возвышенностью. Ему чужды благоговение, послушание, благодарность. Он не желает отказываться от самого себя – напротив, все вокруг становится для него средством удовлетворения его произвольных желаний. Он смотрит на брак как на свою прихоть, а не как на священный союз, нечто возвышенное, что он призван уважать. Он вступает в брак и разводится с той же легкостью, с какой меняет перчатки. Вместо того чтобы видеть в детях Божий дар, он сам занимается планированием семьи и решает, сколько детей ему иметь. С одной стороны, он, проповедуя эвтаназию, считает себя вправе укорачивать жизнь себе и своим ближним, а с другой, он желает не вспоминать о смерти, об этой трагической неизбежной плате за нашу тварность, – о чем свидетельствуют кладбища Лос-Анжелеса и что заклеймлено в сочинении Ивлина Во "The Loved One".
Далее – и здесь мы касаемся особо важной темы – он больше не хочет допускать существование фактора, который обычно называют "случай", – а христиане называют его провидением. Он хочет решать и определять всё сам. Он пытается отменить естественный ритм человеческой жизни с её постоянной зависимостью от факторов, которыми мы не управляем, – с её элементом неожиданности, с ниспосылаемыми нам дарами, с блаженством и испытаниями, с нашей неуверенностью в непредсказуемом будущем1.
Он хочет с помощью евгеники исключить возможность существования физически и психически ущербных людей. Он хочет человеческими средствами исключить зависимость от воли работодателя, от чьей-либо доброты и великодушия2.
Он не хочет получать подарков – но хочет на все иметь право. Его не радует великодушие и милосердие ближних, поскольку не он их установил и они требуют от него благодарности.
Он больше не желает относиться с благоговением к красоте природы и искусства, на которых лежит отблеск высшего мира. Он смакует красоту, как хорошее вино. Он не прикладывает усилий к тому, чтобы самому отыскать красоту, он хочет, чтобы ему преподнесли ее на блюде, в то время как он отдыхает, откинувшись на кресле. Он не желает подняться над собой, выбраться из своей привычной атмосферы – он хочет, чтобы красота сама явилась к нему как пустая забава или развлечение.
Он сам хочет быть высшим авторитетом в жизни общества. Он уже не разделяет ту концепцию демократии, согласно которой индивидуум должен свободно определять структуру и законы общества в соответствии с объективными нормами справедливого и несправедливого, а свобода заключается в том, что человек призван сотрудничать в поисках объективно справедливого. Его концепция демократии состоит в том, что большинство имеет право произвольно решать, что есть справедливость, а воля индивидуума является единственным источником справедливого и несправедливого. Иными словами, произвольная воля человека заменяет собой объективную норму. Вместо того чтобы верить в возможность того, что большинство людей выберет объективно справедливое – справедливое независимо от их воли, – современный человек верит, что произвольное решение большинства и делает закон справедливым и легитимным.
* * *
Одно из наиболее поразительных проявлений стремления отвергнуть нашу тварность мы наблюдаем в отношении многих современных людей к науке. Здесь мы сталкиваемся с удивительным противоречием: с одной стороны, заурядная философия релятивизма принимает за непреложный факт то, что не существует никакой объективной истины; с другой стороны, наука фетишизируется. С одной стороны, совершенно отрицается возможность объективной истины, с другой – науку считают неоспоримым авторитетом. Создается ощущение, будто возмущение метафизикой достигло своего апогея и люди готовы принять за истину все то, что они слышат от учителя, официально отрицающего саму возможность достижения объективной истины как таковой. Совершенно очевидно, что бунт против истины – это в первую очередь бунт против философской истины, против истины в сфере этики, метафизики, эпистемологии. Это ненависть к абсолютной истине, достигающая своей высшей точки в ненависти к сверхъестественной истине. Те, кто так настроен, не понимают, что отрицая объективную истину вообще, отрицая значимость основных принципов, они тем самым подрывают и науку. Если не существует объективной истины, если невозможно ничего достоверно утверждать, тогда наука также превращается в бессмысленную, пустую интеллектуальную игру и мы не вправе ожидать от нее ни решения практических проблем, ни какой-либо значимой информации. Рассуждение таких людей основано на кричащем противоречии: наука, дескать, доказала, что не существует объективной истины.
Еще один парадокс заключается в том, что никогда прежде человек не доверял образованию так, как в наше время – когда объективная истина высмеивается как анахронизм. Никогда не было такой жажды знаний, никогда люди не чувствовали себя столь обманутыми в надеждах, если им по каким-либо причинам не удалось получить образования, никогда раньше не было такой веры в то, что всего можно достигнуть, стоит только прослушать курс по требуемому предмету, и что учение – это главный и надежнейший путь все устроить к лучшему. А специфические способности, необходимые, например, для понимания искусства, рассматриваются как простое умение, которого с помощью занятий может достичь каждый.
В этом низкопоклонстве перед образованием люди забывают, что существует много качеств, которые являются чистым даром и которые мы не можем приобрести даже с помощью величайшего прилежания: это дарования, ниспосланные нам Богом. К таким дарам принадлежат, например, творческий талант, способность тонко и глубоко переживать изобразительное искусство, музыку, литературу, а также философская или научная интуиция.
Забывают, кроме того, и тот факт, что даже среди благоприобретаемого не все может быть приобретено изучением в строгом смысле этого слова. Не все, что может быть приобретено, может быть изучено в том смысле, в каком мы изучаем языки, древнюю историю или химию. Для фетишизации образования как раз и характерен этот "рационализм", когда думают, что овладеть можно всем, прослушав тот или иной курс.
Вместо того чтобы понять, что во многих областях истинное знание является лишь необходимым условием для прогресса, ошибочно полагают, будто нейтральных знаний будет достаточно для решения любой задачи. В действительности существует много проблем и задач, решение которых требует – помимо наличия знаний – содействия воли, послушания, вдохновления великими примерами, руководства со стороны нравственного авторитета, облагораживающего влияния окружающей обстановки и т. д.
К тому же этот "рационализм" столь некритичен, что его жертва не осознает неспособность университетского авторитета гарантировать получение правильной информации даже в отношении тех предметов, которые могут быть рационально усвоены. В сфере естественных наук, таких, как физика, химия, физиология или астрономия, университет является гарантией того, что преподаватель передаст своим студентам достоверные результаты научных изысканий, – однако это ни в коем случае не относится к философии. В этом последнем случае истинность того, что преподается, зависит исключительно от личности преподающего. Тот факт, что он является университетским профессором, совершенно не гарантирует, что он не будет проповедовать вздорные идеи. Страсть к образованию приобретает характер наивного, бессмысленного рационализма, когда совершают тройную ошибку: во-первых, думают, что всем можно овладеть собственными силами; во-вторых, полагают, что путь к овладению всем на свете лежит через изучение в строгом смысле этого слова, и, в-третьих, верят, что курс, прочитанный любым университетским преподавателем, является истинным источником знаний о предмете, который мы желаем изучить.
В наше время считают, что та деятельность, в которой квалификация основана прежде всего на личных достоинствах и нравственной мудрости, – такая, например, как давать человеку совет в трудных ситуациях, – может с успехом осуществляться при помощи руководства по социологии. Быть хорошим отцом или хорошим супругом означает не более и не менее как выучить урок из курса по психологии.
То, что в прежние времена рассматривали как результат религиозного воспитания, теперь считают результатом изучения курса социологии. То, что предполагает героический отказ от самого себя и предание себя Богу, теперь достижимо, оказывается, путем получения ученой степени. Вообще, думают, что можно стать специалистом в любых областях, прослушав институтский или университетский курс и прочитав соответствующую литературу. И к тому же, считается, что, будучи "специалистом", человек обладает реальными, глубокими, интуитивными связями с изученной сферой и способен с успехом решить любую задачу.
Люди уже не понимают, что культура не основана исключительно на знании, и для того, чтобы быть ее носителем или воплощать в себе культурные ценности, человек должен обладать многими качествами, которые невозможно приобрести простым изучением и которые частично даже независимы от институтского образования. Ремесленник Флоренции пятнадцатого века был несомненно более культурен, чем многие университетские профессора нашего времени. Истинная культура – это живая часть личности, и проявляется она в том, как человек смотрит на мир, в природе тех вещей, которые играют важную роль в его жизни и являются его духовной пищей, – в богатстве и подлинности его переживаний. Кроме того, она проявляется в том, что является нормами его деятельности, в его языке, поведении, в атмосфере, которая исходит от него, – в атмосфере, определяемой тем духовным миром, к которому привыкли его разум и душа.
Для фетишизации знания типично, что необразованный рассматривается как лишенный культуры. В действительности же необразованный человек может быть носителем высокой культуры, а тот, кто имеет несколько ученых степеней, может быть ее совершенно лишен.
Отдавая должное библиотекам, предоставляющим каждому возможность ознакомиться с важной информацией и великими книгами, все же следует предостеречь от роковой иллюзии – рассмотрения библиотек или даже энциклопедии по всем отраслям знаний как замену культуры во всех ее многообразных аспектах.
Фетишизм образования не вносит никакого вклада в поднятие роли учителя, особенно учителя, чей предмет имеет отношение к человеческой судьбе. Перед нами прямо противоположная картина: помещая любой изучаемый предмет на один и тот же уровень – как такую вещь, которой можно овладеть путем прослушивания соответствующего курса или получения ученой степени, – и рассматривая степени и отличия университетского профессора в качестве гарантии его интеллектуальной и моральной солидности, человек тем самым сводит к минимуму роль тех, кто призван учить истине. Эта благородная миссия низводится до уровня должностных занятий университетского чиновника.
Таким образом, среди характерных черт нашей эпохи мы должны отметить наряду с фетишизацией науки и фетишизацию образования. Современный человек – это релятивист, избегающий идеи абсолютной истины, гордый своим критическим превосходством перед наивными догматиками прежних времен, – и в то же самое время он в высшей степени некритично ожидает чудес от образования и принимает все то, чему учат другие релятивисты, за абсолютную истину. Как объяснить этот парадокс?
На самом деле эти взгляды имеют один и тот же источник. Как бы ни противоречили они друг другу, оба они, будучи выражены одним лицом, подтверждают старую истину о том, что человек, отвернувшийся от Бога, неизбежно становится жертвой идола. Тот, кто хочет освободиться от священных уз абсолютной истины, с неизбежностью попадает в паутину в высшей мере наивного, некритичного – если не сказать предвзятого – поклонения необоснованным мнениям. Уклоняющийся от episteme (познания) неизбежно станет учеником doxa (мнения).
В действительности именно отрицание человеческой тварности лежит в основе этого стремления сделать из науки и приобретения знаний панацею. Тот же самый механистический дух, нашедший идеал в том, чтобы иметь возможность все определять в соответствии с нашим произвольным умонастроением, движет и стремлением поставить на место всех многочисленных факторов одно образование и вытеснить все таинственное с помощью научного объяснения.
Эгоцентрический суверенитет, незаконно присвоенный современным человеком, изгоняет все, что имеет характер ниспосланного свыше, что налагает на нас обязательства, что призывает нас к адекватному ответу. Современный человек избегает также всех жизненных факторов, которые имеют характер дара и которые он не может заполучить по собственной воле: они напоминают ему о его зависимости от чего-то большего, более высокого, чем он сам. Таким образом, отрицается существование истины в ее неумолимом верховенстве, абсолютной истины, которая сама судит наш разум вместо того, чтобы быть судимой им. Но рука об руку с этим бунтом против истины идет плоский рационализм. Сделать из образования панацею означает устранить все не находящиеся в нашей власти факторы. Рассматривать все, что изучается, как доступное каждому – опять-таки значит удовлетворить претензии современного человека на суверенность. Кроме того, эта страсть к образованию не имеет ничего общего с подлинной жаждой истины – она коренится в желании участвовать в прогрессе нашей эпохи и приобретать все большую суверенную независимость. Она скорее имеет характер бэконовского "Scientia est potentia" ("Знание – сила"), нежели августиновского "Quid enim fortius desiderat anima quam veritatem?" ("Чего сильнее, чем истины, жаждет душа?").
Все эти конкретные примеры иллюстрируют одно и то же фундаментальное положение вещей: отказ от взгляда на человека как на тварное существо, игнорирование его метафизической ситуации, придание ему иллюзорной самодостаточности.
* * *
Три главных элемента характеризуют эту позицию. Первый – это отрицание любого religio (поклонения), любой связи с чем-либо объективным, требующим послушания и подчинения, всякого уважения к имеющему подлинную ценность – и прежде всего это отказ подчиниться Богу, высшему источнику всех ценностей. Это неупорядоченная, искаженная концепция свободы. Свобода больше не означает обладания необыкновенной привилегией, дарованной человеку Богом, – привилегией следовать в акте свободной воли за Богом, согласовывать свои действия с Его вечным законом, с Его волей, свободно и адекватно отвечать на каждую подлинную ценность: вместо этого она превратилась в следование своим произвольным склонностям и настроениям.
Второй элемент – это иллюзия того, что человек обладает неограниченными возможностями достижения чего угодно своими собственными силами. Она связана с ложным представлением об автоматическом прогрессе человеческой природы – этот предрассудок, на удивление, продолжает жить несмотря на упадок этой природы, который резко проявился в нашу эпоху3.
Современный человек потерял ощущение своей тварности, которое было присуще даже язычнику, и думает, что может собственными силами преобразовать мир в некий земной рай.
Третьим элементом этой позиции является искаженное представление о счастье: достижение счастья ставят в зависимость от того, насколько человек способен сам определять свою жизнь. Анри де Любак выразительно описывает, как современный человек восстает против Бога, для того чтобы создать себе иллюзию своей суверенности и неограниченной полноты. Он цитирует Дитриха Хайнриха Керлера: "Даже если бы математики доказали существование Бога, я все равно не желал бы, чтобы Он существовал, потому что Он ставит пределы моему величию".
Очевидно, что такое отношение к жизни в корне ложно и иллюзорно. Человек не является самодостаточным существом. Истинная природа человека может быть понята только тогда, когда мы постигаем его метафизическое положение и его сущность, подчиненную Богу. И не случайно, что античность так и не смогла ясно осознать природу человеческой личности. Но даже в христианской философии все еще не постигнута до конца природа человека и особенно те черты, что делают его личностью. Все еще не преодолен разрыв между откровением, религиозным опытом и философским понятием animal rationale (разумного животного). Мы еще не разработали с философской точки зрения поразительное богатство идей, заложенных в Откровении. Мы часто принимаем евангельские положения как самоочевидные, не понимая до конца их философского значения.
Я попробую указать на два фундаментальных факта, без понимания которых невозможно подлинное постижение человеческой природы: во-первых, это трансценденция человека, а во-вторых – благодатный характер счастья.
1 Мы не хотим быть поняты в том смысле, что отрицаем необходимость использования наших способностей и сил природы во благо людям. Но успехи в этом направлении не должны вводить нас в заблуждение относительно нашей тварности. Природа не должна возобладать настолько, чтобы заменить собой провидение. Впрочем, как мы можем пытаться овладеть сферой высших благ или воздерживаться от таких попыток, когда эти блага по самой своей сущности имеют характер дара!
2 Мы еще раз хотим подчеркнуть, что наша критика не означает отрицания защиты элементарных прав, осуществляемой с помощью социальных законов. Существенным здесь является ясное различение тех вещей, что по самой своей природе нуждаются в регулировании со стороны государства, и тех, которые по своей сущности связаны со стихийной натурой человека, не могут быть описаны в юридических терминах и не поддаются законодательному принуждению.
3 Нужно сказать, что этот предрассудок – наследие либерального века и не принадлежит концепции экзистенциализма. Здесь мы сталкиваемся с типичным различием между этосами индивидуалистической и экзистенциалистской самодостаточности. В экзистенциалистском этосе присутствует что-то пессимистическое, напряженное, анти-буржуазное, патетическое, в то время как для жизненной установки индивидуалистически настроенного современного человека характерен оптимизм, бесконфликтность, некоторая буржуазность.
