Одной из самых странных книжных новинок уходящего года стало первое русское издание центрального труда архиепископа Марселя Лефевра «Они предали его. От либерализма к апостасии», выпущенное петербургским издательством «Владимир Даль». Странной эта книга стала не только потому, что ее оригинал увидел свет еще двадцать лет назад. Странно само по себе то, что имя ее автора – самого известного фрондера в истории католичества XX века, ультраконсерватора и непримиримого борца с идеями Второго Ватиканского собора — вновь напомнило о себе в период, когда Апостольский престол в лице Бенедикта XVI начал сворачивать курс реформ Второго Ватикана, а в Русской Православной Церкви, наоборот, все чаще стали слышны голоса, говорящие языком внутрицерковного модернизма.

Вся жизнь монсеньора Марселя Лефевра (1905-1991) была подчинена борьбе за веру и чистоту католической традиции. В 42 года молодой миссионер кюре Лефевр назначается епископом Сенегала, а всего год спустя – уже апостольским посланником во Французской Африке (должность, равная посту нунция). В 1962 году Лефевр избирается наместником Конгрегации Святого Духа, насчитывающей более 5 тыс. членов. Папа Иоанн XXIII назначает Лефевра ассистентом престола понтифика и членом Центральной предсоборной комиссии. Однако спустя три года после Второго Ватиканского собора (1962-1965) Лефевр оставляет свои высокие должности и, начиная с 1969 года, выступает со все более радикальными обвинениями в адрес собора. В ноябре 1970 года прелат основывает в швейцарском Эконе братство священников имени св. Пия X. Постепенно он становится мировой знаменитостью из-за своей твердой приверженности мессе латинского обряда, а также критике и резкого неприятия модернистским нововведениям Второго Ватиканского собора в литургической, богословской и миссионерской практике. Его взаимоотношения с папой-модернистом Павлом VI все более затрудняются, хотя до 1975 года Лефевр воздерживается от прямой критики понтифика. В 1975 году Павел VI требует от него «публично засвидетельствовать подчинение Второму Ватиканскому собору, постсоборным реформам и направлениям, связанным с самим Папой». После этого Лефевр пишет: «Теперь я принужден высказать все, что я думаю относительно Собора и его последствий. Самим этим фактом я должен с неизбежностью коснуться вопроса Папы. Нет больше возможности этого избежать». Мятежный архиепископ публикует свое письмо друзьям и благодетелям 3 сентября 1975 года, в котором подвергает резкой критике политику папы. В 1976 году выходит книга Лефевра «Я обвиняю Собор».

Вскоре после этого следуют санкции со стороны Ватикана. Когда, находясь в Риме, Лефевр выступил против определения папы Павла VI нашего мира, как «в какой-то степени самодостаточности», обвиняя папу в том, что тот дезавуировал догмат о падшести человеческой природы, из канцелярии понтифика ему позвонили и потребовали навсегда покинуть Рим и больше никогда сюда не приезжать. Вскоре после санкций Апостольского престола против Лефевра и его братства, непреклонный прелат служит в Лилле в августе 1976 года «запрещенную мессу» перед 10 тысячами верующих в присутствии 400 журналистов. Его разногласия с Ватиканом еще больше обострились после того, как он, не ограничившись лишь обучением своих слушателей, стал самостоятельно посвящать их в сан священнослужителей без санкции на то святого Престола. В ответ на это Ватикан в 1975 году приостановил религиозные полномочия Лефевра, а в 1976 году запретил совершать богослужения и таинства. Но Лефевр проигнорировал это решение и продолжал свою деятельность.

Влияние Лефевра продолжало расти. Дошло до того, что в 1984 году Ватикан разрешил ему совершать мессу на латыни, но Лефевр на этот жест примирения не ответил. В 1986 году Лефевр резко осудил Иоанна Павла II за организованную им в Ассизи Международную молитву за мир, на которой присутствовали делегации различных Церквей и религиозных организаций мира. С крайней нетерпимостью глава традиционалистов воспринял и посещение папой в том же году синагоги в Риме. Он часто выступал с заявлениями в поддержку Пиночета в Чили. Лефевр активно поддерживал ультраправых во Франции и их лидера Ле Пена.

В 1987 году Лефевр объявил, что намерен самостоятельно, без санкции на то Римской курии, посвящать в сан епископов и 30 июня 1988 рукоположил в епископы 4 человек. Это был открытый вызов Ватикану, который был расценен как схизматический акт и 1 июля все они были отлучены от церкви вместе с Лефевром и его сторонниками. Но одновременно появилось апостольское послание Иоанна Павла II "Ecclesia Dei", где недвусмысленно говорилось о том, что двери Церкви всегда открыты для традиционалистов. В соответствии с этим посланием была создана специальная комиссия из 8 человек, главная задача которой заключалась в проведении анализа проблем, связанных с движением традиционалистов в современном католицизме и изыскать возможности возвращения сторонников Лефевра в лоно Церкви. Однако Лефевр не шел ни на какие компромиссы и скончался, так и не примирившись с Римом.

Итак, чем же интересен труд приговор Второму Ватикану человека, которого его современники называли «одиноким рыцарем» в Церкви?

В первую очередь, тем, что все его предостережения о грядущей духовной катастрофе Римской церкви, которые были даны еще в 1960-е годы, сбылись сегодня. Тезис «открытой церкви», провозглашенный Вторым Ватиканом, де-факто поставил на первое место антропоцентрический принцип, который можно обозначить так: «все для Человека» вместо «все для Бога». Под дипломатическим приемом провозглашения «Церкви сегодняшнего дня», «эволюции веры», «Церкви религиозной свободы» современный католицизм возвел на престол Его Величество Человека, окончательно сослав Господа Бога на далекие небеса. Рационализм, гуманизм, либерализм, экуменизм, субъективизм, толерантность, равенство, — все эти базисные для современного общества идеологемы не могли не появиться в обществе, окончательно освобожденном от последних остатков христианской свободы и совести. Обеспокоенный коллега Лефевра Андре Пьеттр так пишет в книге «Церковь миссионерская и демиссионерская»: «Уже не говорят о чуде, об искуплении, о Евхаристии, о Приснодевстве, о молитве, о благодати, о грехе…, но о диалоге, о свободе, о радости, о любви… Короче говоря, отрицают молчанием… Надо иметь мужество признать, — сегодня в рамках Христовой Церкви – другая церковь».

Когда 19 июля 1570 года папа Пий V вводил новый служебник, то он издал декрет, который должен был оставаться в силе навсегда с тем, чтобы к нему ничего не прибавлялось и ничего бы из него не выпускалось. «Ни в какое время в будущем, — писал папа, — никакой священник в миру или из ордена не может быть принужден к употреблению иного способа совершения мессы. В силу своего апостольского авторитета мы предписываем и устанавливаем, что наше нынешнее повеление и декрет должны сохраняться постоянно и никогда не могут быть отменены или изменены в будущем». Указ папы издан навсегда и угрожает тому, кто нарушил бы его, «гневом Божиим и блаженных апостолов Петра и Павла».

Как же быть католику, знающему этот декрет, когда ныне ему предоставляется на выбор несколько новых «пробных» литургий с одобрения законного преемника папы Пия V? Мессы с джазом, мессы с кукольным спектаклем для детей, совместные моления с представителями иных конфессий и вер, отказ от осуждения лжерелигий и примирение с ними, отказ от креста в детских учреждениях, как от «излишне психологически травмирующего символа», присутствие животных на богослужениях, танцы, причастие, осуществляемое мирянами и так далее, – все это прямые последствия торжества в католицизме тезиса «Церкви диалога». Стремление «не отставать от жизни», а наоборот, использовать инерцию наступивших времен в чисто утилитарных целях экспансии веры, размывает истинные цели и задачи этой веры, нивелируют пути сотериологии в бесконечном моральном опыте.

Протоиерей Александр Шаргунов, написавший блестящее предисловие к книге Лефевра, так характеризует это явление: «Перед нами мессианский гуманизм, где Бог растворяется в человечестве. Это страшное размывание границ света и тьмы, не может, разумеется, не вызывать жгучей тревоги у многих католиков».

Лефевр недоумевает: как могло статься, что вместо отказа «изобретать истину», современное западное богословие, не только протестантское, но и католическое, субъективирует истину, уравнивает мышление и объект мышления. Разум больше не смиряется перед сверхрассудочной истиной, имеющей надчеловеческий, трансцендентный характер, а напротив, создает истину, подчиненную исключительно путям человеческого ratio. Вещи уже более не являются тем, чем они есть, но тем, что я мыслю. Субъект, точнее – падший человеческий разум, становится центром всех вещей.

Истоки Второго Ватиканского собора и первые семена либерализации католической церкви Лефевр находит в номинализме позднего средневековья. Именно номинализм, по Лефевру, привел поначалу к Лютеру с его сугубо внешним и номинальным представлением об искуплении, а потом — к Декарту и Канту с их идеями непостижимого божественного закона, в результате чего субъективизм оказался систематизированным, а разум замкнулся в себе самом (таковы cogito Декарта и «категории» Канта). Затем Руссо окончательно свел естественный закон к совокупности представлений человека о самом себе, разделяемом большинством людей. Тем самым субъект и его мышление оказались в один прекрасный момент беззащитными перед общественным мнением, которое создается отныне технологиями группового манипулирования, разрабатываемыми СМИ, находящихся в руках различных групп интересов – от рядовых публичных политиков до масонов. «Идя своим собственным путем, интеллектуальный либерализм впадает в тоталитаризм мысли, — предупреждает Лефевр. – После отказа от объекта, на наших глазах происходит распад субъекта, готового теперь подчиняться любым разновидностям рабства». В итоге, этому рабству «мнений времени» оказалась склонена даже католическая церковь, несмотря на жесткую консервативную политику пап XIX и начала XX веков и открытое неприятие католического либерализма.

Лефевр вслед за кардиналом Суэненсом, назвавшего год Второго Ватиканского собора «1789 годом для Церкви», величает либеральный курс Второго Ватикана, «противоестественным союзом между Церковью и революцией», который взрастил чудовище. Об этом он достаточно недвусмысленно пишет в первой части своей книги: «Либерализм, натурализм и, наконец, рационализм суть не что иное, как различные стороны того, что следует называть Революцией». Однако, с точки зрения Лефевра, сами по себе революционные изменения в католической церкви, веками живущей в консерватизме, без действия внутрицерковных модернистских сект совместно с беспрецедентной активностью масонских кругов произойти не могли. Лефевр чужд истеричной конспирологии, оперирующей догадками и аналогиями, в его руках – статистически сухой приговор документов, которые слишком прямолинейны, чтобы врать. Заговор против Римской курии, который замышлялся не одно столетие, раскрывается.

Лефевр так пишет о модернистском заговоре в церкви: «Модернисты берутся приспособить евангельские заповеди к ложной критической науке и к ложной имманентистской философии своего времени, пытаясь сделать христианскую истину доступной умам, приученным к отрицанию сверхъестественного». Лефевр напоминает о секте либеральных модернистов в католической церкви XIX века – об отцах Фелисите де Ламенне, Марке Санье и канонике Рока, которые во многом заложили фундамент либеральной парадигмы в католичестве – идеи «религиозной свободы», «живой церкви», «эмансипации» и «эволюции веры». Принцип «примирения» Церкви с идеями 1789 года, идеями прогресса и «миссии свободы» позволил их моральным преемникам философу Жаку Маритену и отцу Иву Конгару подготовить благодатную почву для реализации модернистского переворота на Втором Ватиканском Соборе. «Стоит ли говорить о том, что модернизм и либеральный католицизм очень родственны друг другу и пользуются аналогичными тактиками?» — вопрошает Лефевр. По мысли кардинала, сами по себе церковные либералы не могли прийти в столь триумфальное наступление, если бы не деятельность тайных обществ, чьими идеями об «улучшении человека» и прямыми планами по уничтожению папства «консервативного разлива» все они так или иначе вдохновлялись.

Примечательно, что Лефевр чужд маргинальных спекуляций на тему масонского заговора против папства, его обвинительный тон сух и строго документален, что раскрывает планы масонов по либерализации и экуменизации католической церкви особенно ясно и зловеще. Так, например, вышеупомянутый каноник Рока (1830-1893) , который открыто проповедовал революцию в церкви, за что был впоследствии отлучен, в своем XIX веке предвещает реформы Второго Ватикана с пугающим спокойствием и точностью: «Такие формы богослужения, как литургия, церемониал, ритуал, предписываемые Римской Церковью, будут подвергнуты преобразованием на экуменическом Соборе (…) , который вернет их к благородной простоте золотого века апостолов, соответствующей и новому мировоззрению, и современной цивилизации». А вот что Рока писал Папе Римскому: «Готовится жертвоприношение, которое станет торжественным покаянием (…). Папство падет, погибнет от священного меча, который выкуют Отцы последнего Собора».

Любопытно, что попавшие в руки папы Григория XVI секретные бумаги, связанные с «Верховной вентой» карбонариев, и охватывающие период между 1820 и 1846 годами, были опубликованы по инициативе папы Пия IX Кретино-Жоли в книге «Римская церковь и революция». Письма, о которых идет речь, повергают в настоящий шок просто-таки сатанинской осведомленностью о будущем, которое неуклонно приближается. Вот что пишут масоны свыше 150 лет назад: «Папа, каким бы он ни был, никогда не придет в тайные общества; им самим следует сделать первый шаг к Церкви, дабы подчинить себе и ее, и Папу. Труд, который мы решили предпринять, не является делом одного дня, месяца или даже года; он может потребовать многих лет, возможно, целого века; но смерть одного солдата в наших рядах не означает прекращения боя (…). Мы должны просить, мы должны искать, мы должны ждать, подобно евреям в ожидании Мессии, нужного нам Папу (…). Это вернее приведет нас к захвату Церкви, чем памфлеты французских братьев и даже, чем золото Англии (…). Чтобы получить Папу требуемых качеств, нам нужно подготовить для него – для этого Папы – поколение, достойное царства, о котором мы мечтаем. Оставьте в стороне стариков и людей зрелого возраста; обратитесь к молодежи и , насколько это возможно, к детям (…). Среди них вам нетрудно будет создать себе репутацию добрых католиков и патриотов. Эта репутация откроет молодым священникам и монахам доступ к нашим доктринам. За несколько лет это молодое духовенство постепенно возьмет в свои руки все функции Церкви; оно будет руководить, управлять, судить, оно войдет в ближайшее окружение властей и будет призвано, чтобы призвать нового Понтифика, который, подобно большинству его современников, обязательно будет в той или иной степени привержен итальянским и общечеловеческим принципам, распространение которых мы начинаем сейчас (…). Если вы хотите установить царство избранных на троне Вавилонской блудницы, то пусть к вам присоединится духовенство, убежденное, что идет под знаменем апостольских Ключей. Вы будете проповедовать революцию с тиарой и мантией, с крестом и хоругвями в руках (…). Сейчас мы лишь робко приступаем к осуществлению этого плана, за которым мне всегда виделся сверхчеловеческий расчет».

Для Лефевра совершенно очевидно, чьей именно расчет проявился с удивительной точностью в 1962-1965 годах. Это — расчет сатаны.

Интересно сравнить эту мысль с воспоминаниями папы Иоанна XXIII, которые передает о. Каприле в своей книге «История Второго Ватиканского Собора». Иоанн XXIII обратился к идее созвать экуменический Собор, к которой склонялся и его предшественник Пий XII, за чтением документов во время прогулок по Ватиканским садам. Как передает отец Каприле, папа неоднократно повторял, что оно было вдохновлено самим Святым Духом: «Повинуясь внутреннему голосу, в котором Нами было услышано послание свыше, Мы сочли нынешний момент уместным для того, чтобы дать католической Церкви и всему человеческому сообществу новый экуменический Собор». Совершенно очевидно, пишет Лефевр, это «вдохновение» имело совсем иной источник, не имеющий никакого отношения к Святому Духу.

Лефевр находит почти не прикрытые усилия масонов, направленные на подрыв папской кафедры и авторитета католицизма в мире. Он вспоминает знаменитую встречу с масонами из ложи Бнай-Брит кардинала Би в Нью-Йорке, состоявшуюся перед самым открытием Второго Ватиканского Собора. Кардинал так обратился к масонам: «Масоны, чего вы хотите? Чего вы ждете от нас?». Показателен ответ масонов: «Мы хотим от вас религиозной свободы». Разумеется, вздохнувший с облегчением католицизм немедленно предоставил им такую «малость», расценив это как «примирение» и великолепный компромисс с масонством. Но отцы Собора, видимо, не знали древнюю православную притчу о монахе, которого очень тяжело терзал бес. Невыносимо страдая, монах искал облегчения и бес сказал ему: «Отступлю от тебя, если согласишься совершить одно из трех: напиться вина, лечь с женщиной или убить человека». Монах решил, что убийство и блуд – слишком тяжкие и смертные для монаха грехи, а вот пьянство – незначительный грех. Он напился и бес исчез. Монах обрадовался, выпил еще и в пьяном разуме не заметил сам, как пошел куролесить и оказался, в конце концов в чужом доме в постели с женщиной. Потом внезапно пришел ее муж, завязалась драка и монах случайно убил его. Так, «малость» из выбора, предоставляемого князем мира сего, заключала в себе всю полноту погибели. И мы видим, что именно либеральное сознание соглашателей и модернистов, привело к тому, что вместо открывающихся «беспрецедентных перспектив» миссии католической церкви в новом обществе, произошло нечто прямо противоположное. «Нет ничего удивительного в том, что верная Собору Церковь без остатка утратила миссионерское рвение, сам дух Церкви!» — пишет Лефевр.

Согласно рекомендациям Собора, папский престол захотел дать новые определения отношениям с государствами, отвергнув юридическую гегемонию католицизма над другими религиями. Церковное право адаптируется к новой общественной реальности. Например, в Колумбии в этом смысле была изменена Конституция — так же как в Испании — несмотря на протесты, открыто выраженные главами государств. То же происходит и в Италии.

Монсеньор Лефевр видит в этом настоящее предательство: «Покончено принципиально с государством, исповедующим христианскую веру». Это и есть «цель диавола, стоящего за франкмасонством, — разрушение Церкви с оставлением для всех ложных религий свободы выражать себя и с запретом государству созидать в социальной сфере Царство Господа нашего Иисуса Христа».

Результатом всего этого, напоминает Лефевр, было вторжение в Латинскую Америку сект, прибывших из Северной Америки с большой суммой долларов, сект, которые до этого были запрещены государствами, защищавшим веру своих граждан. В итоге количество отошедших от Церкви исчисляется от 40 до 60 миллионов» (между 1968 и 1988 гг.). В сфере нравственности умаление влияния католической Церкви столь же впечатляюще. За исключением Ирландии, Церковь проиграла все сражения против пропаганды разврата.

Наступило время, когда резко уменьшилась посещаемость храмов. Число практикующих католиков и кандидатов в священники значительно сократилось. Если в 1965 году во Франции было еще 41 000 посвящений, то спустя двадцать лет — не более 28 000. После полутора веков открытого противостояния тех, кто верит в Христа Бога и тех, кто не верит в него, наступил индифферентизм с его толерантностью как норма развитых обществ. Экономический и научный рационализм занял место священного, свобода выбора, примат индивидуальной совести лишил Церковь учительства в сфере нравственности.

Перемены в глубинах современной ментальности не могли не отразиться в общественной организации Церкви. В конце 1968 года богослов отец Буйе констатирует: «Если посмотреть на все открытыми глазами, следует откровенно признать: то, что мы видим, напоминает не возрождение католицизма, а его ускоренный распад». Заигрывания Ватикана с марксизмом, потепление отношений с коммунистическими режимами не открыло двери людских сердец в России и других странах для Божьей Матери, как выражается Лефевр, а наоборот, извратило сам католицизм. В итоге этих заигрываний в странах Латинской Америки возникла «теология освобождения» — доктрина, еще радикальнее, чем либеральный модернизм, — соединяющая принципы веры и идеалы революции, благословляющая классовую борьбу и революционное насилие, проповедующая Христа, как «первого революционера» и марксиста. Венесуэльский богослов-иезуит Педро Триго между прочим утверждает, что «теология освобождения» явилась не самопроизвольным отклонением в ересь, а реакцией церкви в Латинской Америке на решения II Ватиканского собора.

Поэтому стоило лишь согласиться в малом с сатаной, как распад всего строения католической веры пошел далее — Второй Ватиканский Собор был уже «делом техники». Он был неизбежен, потому что на нем работала огромная пропагандистская машина политтехнологий, которая привела идею церковного модернизма к абсолютному торжеству. Все – от захвата Соборных комиссий модернистки настроенными епископами до подчинения под полную власть модернистов Института документации и откровенной подделкой итоговых церковных документов было произведено с точностью и разыграно, как по нотам. Сопротивление небольшой группы епископов-консерваторов, к которым принадлежал и сам Лефевр, было бессмысленно, потому что модернистам покровительствовал сам папа Павел VI – первый в истории откровенный папа-либерал.

«На этом соборе имел место заговор, заговор подготавливался заранее в течение многих лет. Все было сделано, чтобы обсуждение отцов не было свободным, чтобы группки, нацеленные на разрушение Церкви, могли манипулировать епископами», — говорит Лефевр. Канонизированный католической церковью святой папа Пий X в своей знаменитой энциклике «Pascendi Dominici gregis» («Необходимо пасти стадо Господне»), изданной 8 сентября 1907 года, сосредоточился целиком на разборе модернистских заблуждений. Для Лефевра эта энциклика особенно важна, так как она полностью раскрывает не только суть модернизма, как деструктивной системы, а и ее психологию и методы. Иногда возникает впечатление, что эта энциклика написана в наши дни, причем не только для католической Италии, сколько для православной России. Стоит набраться терпения, но оно того стоит, ибо наиболее важные части из нее следует процитировать полностью. Итак, Пий X пишет:

«Высказаться без замедлений особенно побуждает Нас то, что ныне защитников заблуждений надо искать не только среди открытых врагов. Поистине всего печальнее и опаснее то, что они скрываются в самой среде и недрах Церкви, тем более вредные, чем менее они заметны. Мы говорим, возлюбленные братья, о великом числе католиков-мирян, а также, что ещё прискорбнее, священников, которые под видом любви к Церкви, без основательного знания философии и богословия, но насквозь пропитанные ядовитыми учениями, почерпнутыми у врагов Церкви, выдают себя, забыв о скромности, за основателей этой Церкви; плотными рядами нападают они на всё самое священное в деле Христовом, не щадя даже самой личности Воскресшего, Которого они в святотатственной дерзости принижают до простого человека.

Эти люди удивляются, что Мы причисляем их к врагам Церкви, но этому не удивится тот, кто отложив вопрос об их душевных побуждениях, коих судьей может быть только Бог, рассмотрит их учение и характер их рассуждений и поступков. И не отступает от истины тот, кто считает, что у Церкви нет врагов опаснее, ибо они не вне Церкви, а внутри, как мы сказали, замышляют Её погибель; опасность проникла в самые жилы и тело Церкви, и удары их тем вернее, чем ближе знают они Церковь. При том они направляют секиру не на ветви и сучья, но на самый корень, а именно на веру и глубочайшие фибры веры. Затем, подрубив этот корень бессмертия, они стараются распространить яд по всему дереву, так что ни единая часть католической веры не спасается от их рук, и нет ни одной, которую они не старались бы разрушить. Они прибегают к тысяче средств для своей цели, и нет ничего более коварного и лукавого: ибо они так незаметно и обманчиво смешивают в себе рационалиста с католиком, что легко вводят в заблуждение неосторожных людей. Далее, в своей дерзости они не останавливаются ни пред какими выводами и готовы открыто и упорно защищать их. Легко может ввести в обман то, что к этому присоединяется у них жизнь в высшей степени деятельная, усердие и горячность во всякого рода занятиях и, по большей части, достойная похвалы строгость нравов. Наконец, что почти отнимает надежду на исправление,– их учение так овладело их душой, что они отвергают всякую власть и не терпят никакой узды; полагаясь на ложное сознание, они усиленно стараются приписать ревности к истине то, что на самом деле следует приписать одной только гордости и упорству. Мы, конечно, надеялись исправить этих людей и прибегли сначала к мягкости, относясь к ним как к сыновьям, затем к строгости и, наконец, скрепя сердце, к публичному порицанию. Вам известна, возлюбленные братья, тщетность Наших усилий: склонив на час голову, они скоро поднимали её ещё надменнее. Если бы дело касалось их одних, Мы могли бы, пожалуй, оставить их, но дело касается безопасности католической религии. Поэтому было бы преступлением хранить долгое молчание, и необходимо прервать его, чтобы снять маску с этих людей, и показать всей Церкви, каковы они на самом деле.

Коварная тактика модернистов (как, обыкновенно, их вполне справедливо называют), заключается в том, что они излагают своё учение не систематически и не в целом виде, но в виде разрозненных и как бы случайно рассыпанных положений, дабы придать им вид двусмысленный и неопределённый, хотя на самом деле, они вполне определённы и последовательны. Поэтому, прежде всего, следует сделать общий обзор их учений и указать объединяющую их связь. Затем Мы исследуем причину их заблуждений и укажем средство для отвращения зла.

И так они следуют избранному пути, невзирая на порицания и осуждение, прикрывая личиной покорности свою безграничную дерзость. Притворно склоняя голову, они тем смелее добиваются всеми силами своего ума и энергии осуществления намеченной цели. И делают это они намеренно и сознательно: во-первых, потому, что они стремятся влиять на власть, а не уничтожать её, а во-вторых, потому, что для них важно оставаться в лоне Церкви, чтобы постепенно изменить коллективное сознание. Говоря это, они не замечают, что коллективное сознание не согласно с ними и что поэтому они не имеют права выдавать себя за его истолкователей.

Быть может, кому-нибудь покажется, возлюбленные братья, что Мы слишком долго остановились на изложении учения модернистов. Но это было необходимо, как для того, чтобы избежать обычного упрёка в том, что Мы не знаем их истинного учения, так и для того, чтобы показать, что модернизм представляет собой не ряд отрывочных, ничем не связанных между собой положений, а один законченный организм, части которого так связаны, что если признать одну, остальные следуют с необходимостью. Поэтому Мы воспользовались несколько дидактической формой и не выбрасывали иногда даже, обычных у модернистов, варварских терминов. Если теперь Мы оглянемся на всю систему в целом, то никто не удивится, что Мы определим её, как собрание всех ересей. В самом деле, если бы кто поставил себе задачей, собрать во едино, как бы сок и кровь всех ересей, сколько их не было, то никто не мог бы сделать этого совершеннее, чем сделали модернисты. Они пошли в этом отношении так далеко, что разрушили не только католическую религию, но, как мы уже указали, и всякую религию вообще. Вот почему рационалисты рукоплещут им, а более откровенные и свободные из рационалистов приветствуют в них своих самых деятельных помощников.

Для более глубокого понимания модернизма и изыскания более верных средств для излечения этой раны, теперь нужно, возлюбленные братья, исследовать причины, породившие и питающие это зло. Несомненно, что ближайшая причина лежит в извращении ума, а дальнейших причин две: любопытство и гордость. Одного, несдерживаемого благоразумием, любопытства достаточно для объяснения какого угодно заблуждения. Поэтому справедливо писал Наш Предшественник Григорий XVI: «Весьма печально видеть, до чего доходят блуждания человеческого разума, когда он стремится к новшествам и вопреки увещанию Апостола, пытается мудрствовать более, чем следует, и, через меру полагаясь на себя, думает отыскать истину вне Католической Церкви, в которой истина находится без малейшей тени заблуждения ». Но ещё более содействует ослеплению души и вовлечению её в заблуждение гордость. Она в доктрине, как у себя дома, получает пищу отовсюду и принимает различные виды. Вследствие гордости они так уверенны в себе, что считают себя самих как бы образцом для всех. Вследствие гордости они хвалятся, что только они одни обладают мудростью и надменно говорят, мы не таковы, как прочие люди; чтобы не стать на ряду с прочими, они изобретают самые нелепые новшества. Из гордости они отвергают всякое подчинение и стремятся соединить власть со свободой. Из гордости, забыв о самих себе, думают реформировать только других, не чувствуя никакого уважения к власти, не исключая и власти верховной. Нет пути к модернизму прямее и короче, чем гордость. Если какой католик, мирянин ли, священник ли, позабыл об основной заповеди христианской жизни, обязывающей нас отказываться от себя, если мы хотим следовать за Христом, и не уничтожил гордость в сердце своём, то он как нельзя более подготовлен к усвоению заблуждений модернистов. Поэтому, возлюбленные братья, вашей первой обязанностью должно быть: противостоять таким гордым людям, назначая их на мелкие должности; их нужно тем более понизить, чем выше они превозносятся, чтобы они, занимая низшее место, имели бы менее возможности вредить. Кроме того, вы должны тщательно испытать воспитанников ваших семинарий, как непосредственно сами, так и через начальников этих семинарий и, если найдете у кого дух гордыни, решительно не допускайте его в клир. О, если бы всегда проявлялась нужная здесь бдительность и твердость!

В виду этого неудивительно, что модернисты со всею злобою и ненавистью преследуют католиков, мужественно борющихся за Церковь. Нет таких обид, которых они не носили бы им, но чаще всего они обвиняют их в невежестве и упорстве. Если же они боятся учёности и умственной силы противника, то пытаются лишить его влияния намеренным замалчиванием. Такое отношение к католикам заслуживает тем большего порицания, что в то же время они без всякой меры превозносят похвалами всякого соглашающегося с ними. Если появится книга, всецело проникнутая новшествами, то они встречаются и принимают её с великими рукоплесканиями. И чем смелее извращает она старое и отвергает церковное учительство, тем более мудрой объявляют они её. Наконец, если кто-либо из них подпадает под осуждение Церкви, что приводит в ужас всякого доброго католика, они тесным строем окружают его; не только открыто и неустанно превозносят, но и почитают его, почти как мученика за истину. Увлечённые и смущённые этим шумом похвал и оскорблений, молодые умы, не желая прослыть невеждами, или желая казаться учёными, к тому же ещё побуждаемые любопытством и гордостью, часто уступают натиску и бросаются в модернизм».

Вам ничего это не напоминает, любезный читатель? Иногда возникает впечатление, что Пий X писал образы модернистов с некоторых сегодняшних православных, отстаивающих русофобскую и антинациональную «миссию без границ» и «модернизацию на основе традиции» в Русской Православной Церкви, как это делает, к примеру, околоправославный провокатор пресс-секретарь Союза Православных Граждан Кирилл Фролов, обнаглевший за последнее время до той степени, что уже не соглашается с выводами канонического Собора Украинской Православной Церкви, соборно осудившей деструктивную деятельность дочерней структуры СПГ.

Но что же это за такая «модернизация на основе традиции»? Может не так страшен черт, как его малюют? Увы, с «традицией» не все так просто. Для Фролова эта традиция заключается в том, что он ратует за институциональную перезагрузку РПЦ по католическому образцу: введение католических по форме и по духу орденов и конгрегаций, форсирование модернистского теократического проекта в РПЦ, где Церковь, подобно Ватикану стояла бы над государством и диктовала ему свою волю во всех вопросах его жизнедеятельности, став, по сути государством в государстве.

Но Фролов отнюдь не одинок. Уже слышны голоса о чисто ватиканской по сути "миссии примирения и терпимости", проектов создания "толерантного Православия". Модернисты есть и в епархиях РПЦ, и в миссионерских структурах, но они, в отличие от католического Запада не так многочисленны на фоне правоконсервативного епископата и священства, не говоря уже о мирянах. Речь идет о той части Церкви, которая пока еще в России преобладает. Но столь точное описание болезней веры, страдающей от модернистской ереси, их источника, а также предвидение их пагубных последствий, данное Пием X, на фоне тез угроз, которые сегодня существуют в Русской Церкви, говорят о том, что давно настала пора для издания в Московской Патриархии своего, православного «Pascendi». Потому что самое страшное, что может нас ожидать – это приход в будущем Патриарха-модерниста.

Лефевр выстраивает рецепт спасения от модернистско-либеральной заразы: вместо сокровенного принципа модернистов «восстановить все в человеке», следует выдвинуть прежний принцип: «восстановить все во Христе». «Нужно выстроить заново бастионы веры, — пишет Лефевр, восстановить бастионы веры: сначала святое таинство мессы, каким оно было всегда, каким его знали святые; затем наши капеллы – наши истинные приходы; наши монастыри; наши большие семьи; наши предприятия, верные мирскому учению Церкви; наших политиков, решительно проводящих политику Иисуса Христа – всю ткань христианской общественной жизни с ее христианскими обычаями и отношениями». Лефевр призывает к «крестовому походу», чтобы «вновь сделать христианство таким, каким его желает видеть Церковь». Отсюда первая задача – возвращение политики и идеологии Церкви к прямому наследию «ангелического доктора» — Фомы Аквинского. Формирование священства – главная цель в этом процессе, которую он ставит перед собой, ибо как он говорит, «нет сокровища более великого в Святой Церкви, чем святой священник»..