Как-то, участвуя в дискуссиях на одном из религиозных форумов в сети Интернет, я наткнулся на замечание, которое меня заинтересовало. И заинтересовало на самом полном серьёзе. Один из идейных противников традиционализма высказал такую вещь – вы-де такие сякие традиционалисты увлеклись полемикой о достоинствах и недостатках старого и нового обряда, а центральные вопросы о смысле жизни и роли в ней Христа позабыли-позабросили. Конечно же, упрекавший был провокатором и судил предвзято. Нет никаких сомнений, что лучшие традиционалисты не заслужили такого упрека. Наконец, сам-то критик напал на конкретных людей, которые при всех своих недостатках и греховных немощах совершенно искренне верят и вовсе не забывают о Христе.
Кроме того, следует решительно отвергнуть придирки формального характера – когда христианин пишет о верности Церкви, вере, Традиции, добрым нравам и т. п., он само собой молчаливо подразумевает, что это для Христа и во исполнение Его святой воли. Нет надобности в том, чтобы часто словесно проговаривать имя Христово. Нет также надобности и оправдываться за то, что наша литература нередко носит полемический характер – так писали Отцы Церкви, обличая еретиков.
Но всё-таки, что мы можем ответить даже не тому нашему злопыхателю, а искренним и хорошим людям, ищущим истину? Зачем мы носимся с тридентским обрядом? Почему это так важно для нас? Что мы можем сказать понятного любому христианскому сердцу – западному или восточному, католическому или некатолическому о том, как тридентский обряд помогает нам сильнее возлюбить Христа? Неужели нельзя быть хорошими христианами, практикуя новый обряд? Никак не претендуя на исчерпывающий ответ на эти правомерные вопросы, попробуем сказать то, что сможем вместить в малый объём данной статьи.
Мы с удовольствием допускаем (поскольку веруем во всеблагость Бога, Который не желает ничьей погибели [см. II Цар. 14, 14; Иезек. 33, 11; I Тим. 2, 4] и снисходит к непреодолимому заблуждению), что искренне ошибающиеся люди в некоторых случаях могут быть хорошими христианами, практикуя новый обряд. Их достоинства и добродетели – вызов тем отдельным теплохладным традиционалистам, которые пренебрегают той изобильной сокровищницей благодати, которая таится в старом обряде. Но эти достоинства и добродетели, как нам представляется, существуют вопреки, а не благодаря новому обряду.
Меня поразило ещё одно противоречие в рассуждениях вышеупомянутого критика традиционализма. Он упрекал в обрядоверии не тех традиционалистов, которые высказывались о Ватикане в предельно мягком, лояльном ключе, но тех, кто наиболее жёстко критиковал решения Второго Ватиканского Собора. Понятно, что он, как сторонник Vaticanum-II, считает критику его решений заблуждением, но в чём ее никак нельзя упрекнуть честному оппоненту, так это в обрядоверии. Напомним, что обрядоверием называется придание первостепенного значения в религиозной жизни культу, в ущерб догматам и нравственности. Обрядоверами являются те люди, которые привержены старому обряду по сугубо эстетским соображениям при лояльности идеям Vaticanum-II. Может быть, возможен случай, когда эта лояльность неискренна. Тогда и их «обрядоверие» – клевета на самих себя. Жёсткие же традиционалисты отвергают доктринальные новшества в решениях Vaticanum-II (или, как формулируют более осторожные, в интерпретации его текстов) и, что вторично, их литургическое выражение в новом обряде.
Не буду подробно излагать полемику традиционалистов и модернистов, доводы и контрдоводы сторон – со всем этим читатель может легко ознакомиться, в том числе и по другим публикациям автора данных строк. Я только напомню вкратце традиционалистскую позицию по основным пунктам разногласий:
а) диалог Vaticanum-II с секулярным гуманизмом подрывает теоцентрические основания христианского мiровоззрения и ведет к антропоцентризму;
б) экуменизм размывает веру в единоспасительность Католической Церкви, «Церкви Бога Живаго, столпа и утверждения истины» (I Тим. 3, 15) и мешает прозелитизму – миссионерской проповеди католической истины, которая должна звучать «во время и не во время» (II Тим. 4, 2); католическое вероучение отличается от учений других религий, этого нельзя не подчеркивать;
в) Vaticanum-II пытается примирить антиклерикальные, масонские по своим истокам общественно-политические доктрины либерализма с социальной доктриной Церкви, чем идейно разоружает католиков в их борьбе за социальное царствие Господа нашего Иисуса Христа на земле;
г) новый обряд выражает все сии заблуждения языком литургических форм.
Никакие идейные компромиссы с врагами Церкви – секулярным гуманизмом и либерализмом недопустимы. «Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными, ибо какое общение праведности с беззаконием? Что общего у света с тьмою?» (II Кор. 6, 14). Не может быть примирения между духовными наследниками якобинских убийц и их святых жертв. Девиз масонских лож «Свобода, Равенство, Братство» глубоко чужд христианину. Кто с этим не согласен – ничего не понял ни в христианстве, ни в этом девизе. Не станем подробно развивать эту тему, напомним только о логической противоречивости этого девиза – свобода и равенство, в их мiрском понимании, суть вещи трудно совместимые. Неограниченная свобода включает в себя свободу неограниченного насилия над другими и самовозвышения, а абсолютное равенство есть тоталитарное подавление всех, кто «высовывается». Да, христианство тоже оперирует понятиями свободы, равенства и братства, но их понимание столь непохоже на либеральное, что попытки увидеть что-то общее между либерализмом и христианством – злоупотребление омонимами. Хотя бы потому, что главное для христианина Бог, а всё остальное хорошо или плохо настолько, насколько приближает к Нему или отдаляет от Него. Не можем мы прийти к соглашению с либералами. Нам возразят, не призывал ли Спаситель к миру? Христос НЕ проповедовал какого попало мира. Христос призывал к такому миру, который нес Он Сам. Это значит, что секулярные, нехристианские модели миротворчества категорически неприемлемы для христианина (См. Ин. 14, 27). Нам нужен, по выражению Пия XI, употребленному в энциклике «Quas primas», мир Христов в царствии Христовом.
У одного сторонника реформ Собора, свящ. Луиджи Джуссани, есть книжка, в заголовке которой он совершенно правильно пишет, что христианство – вызов. Да, вызов! Но ведь именно Второй Ватиканский Собор пытался выхолостить из христианства его пыл вызова, ведя дело к оппортунистическому компромиссу с пресловутым Zeitgeist – духом времени. II Ватиканский Собор говорит об «отношениях между Церковью и мiром и базе для их взаимного диалога» (Gaudium et spes, n. 40). Очевидно несоответствие словам Священного Писания: «мiр лежит во зле» (I Ин. 5, 19). Я совершенно согласен с оговорками к этим словам Писания, ставящими целью не допустить их манихейского толкования. (Ведь, не манихей же я!) Но нельзя злоупотреблять критикой крайнего манихейского мiроотрицания, дабы не впасть в крайнее ренессансное или просвещенческое мiроутверждение. Католическая позиция представляет собой золотую середину между этими двумя крайностями. Сторонники Собора (вернее, богословски грамотная их часть) на словах могут признавать этот тезис, а при более подробном изложении своей позиции несколько смещаются от середины в гуманистическую сторону.
Апостол Павел дает самое неудобное определение христианства, какое только можно вообразить! Он говорит, что христианство это «для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие» (I Кор. 1, 23). Слово, которое в русском и церковнославянском переводах Библии передано как «соблазн» на западных языках звучит «скандал». Христианство в очах его противников – скандал и сумасшествие. Второй Ватиканский Собор как бы извиняется за прошлое Церкви перед ее врагами – ну простите наших «фанатичных» предшественников, христиан прошлого за их чрезмерную верность Христу. Этот общий мотив читается между строк соборных актов, написанных задолго до прямых «извинений» и «покаяний» Иоанна Павла II. Его действия – неизбежное последствие соборных решений.
Даже атеистке Ориане Фаллачи (известная итальянская журналистка) стало тошно: «Это мнение я со всем необходимым почтением адресую также и Папе Римскому: "Скажите, Святой Отец: правда ли, что недавно вы просили сынов Аллаха простить крестовые походы, в которых ваши предшественники боролись за то, чтобы вернуть себе Гроб Господень? А просили ли вас когда-либо сыны Аллаха простить их за то, что они Гроб Господень забрали? Принесли ли они извинения за то, что на протяжении более семи веков порабощали католический Иберийский полуостров, всю Португалию и три четверти Испании, так что если бы Изабелла Кастильская и Фердинанд Арагонский не изгнали их в 1490 году, мы все сейчас говорили бы по-арабски? Этот вопрос волнует меня, Святой Отец, потому что они никогда не просили у меня прощения за преступления, совершенные сарацинами в XVII и XVIII веках на побережьях Тосканы и Тирренского моря. Я имею в виду, когда они похищали моих предков и, заковав им цепями руки, ноги и шеи, везли в Алжир, Тунис, Танжер, Константинополь и продавали на базаре. Они держали их в рабстве всю оставшуюся жизнь, запирали молодых женщин в гаремах, наказывали их за попытки сбежать, перерезая им горло: помните? Конечно, вы помните. Общество освобождения белых рабов, которых они держали в Алжире, Тунисе, Марокко, в Турции и т. д., было основано итальянскими монахами, не так ли? Именно Католическая Церковь вела переговоры об освобождении тех, у кого были деньги на выплату выкупа, да? Вы действительно ставите меня в тупик, пресвятой отец. Вы так упорно прилагали усилия для того, чтобы увидеть крушение Советского Союза. Мое поколение, поколение, которое прожило всю свою жизнь в страхе третьей мiровой войны, должно особенно благодарить вас за чудо, в которое никто из нас не верил: Европа освобождена от кошмара коммунизма, Россия просит принять ее в НАТО, Ленинград снова называется Санкт-Петербургом, Путин является лучшим другом Буша, его лучшим союзником. И после такой победы вы заигрываете с личностями, которые хуже Сталина, заигрываете с теми, кто мечтает построить мечети на территории Ватикана?"» (О. Фаллачи, «Ярость и гордость», в: http://www.fictionbook.ru ). Мы вот, не сторонники пресловутого «диалога с неверующими», но вынуждены заметить, что иной атеист теперь рассуждает более по-католически, чем ватиканские шибко важные персоны (VIP). При всём своем отвращении к рок-музыке процитируем другого нецерковного человека – то ли атеиста, то ли невоцерковленного верующего (точно не знаю), Андрея Макаревича:

Не будем прогибаться под изменчивый мiр,
Пусть лучше он прогнется под нас.

Тут Макаревич просто вольно переводит стихами цитату из апостола Павла. Благо, человек он достаточно образованный, чтобы прочесть Новый Завет. Итак, «не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать, что есть воля Божия, благая, угодная и совершенная» (Рим. 12, 2). Греческое слово «эон» (как и еврейское «олам») может быть переведено на русский и как «мiр», и как «век», – эдакий пространственно-временной континуум (помните в Символе Веры: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века»?). Под «обновлением ума» тут подразумевается не бесконечный updating в угоду меняющейся моде мiра сего, но совлечение падшего ветхого Адама и приближение к новому Адаму – Христу-Спасителю. И, наконец, мы, в отличие от Макаревича, не забудем про конец цитированного стиха из Послания к Римлянам – о воле Божией. Для нас нежелание прогибаться под изменчивый мip не манифест личной гордыни, как для индивидуалиста-поэта, а смиренная верность Царю царей и Господу господствующих – Иисусу Христу. Под Его благое иго мы должны прогнуть мiр. «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа» (Ин. 17, 3). «Сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир. В мiре будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мiр», – говорит Господь. Мы это обязаны делать, независимо от наличия или отсутствия видимого успеха. В земной истории христианство потерпит поражение: «дано было ему [антихристу] вести войну со святыми и победить их; и дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком и племенем» (Откр. 13, 7), но сдаваться без боя нельзя – мы обязаны воевать до конца. Так, как будто никакой победы антихриста не может быть. В конечном итоге антихрист всё-таки потерпит поражение. После видимого торжества зла «Господь Иисус убьет» антихриста «духом уст Своих и истребит явлением пришествия Своего» (II Фес. 2, 8). Да, это будет концом нашей нынешней истории и началом нового мipа. Но мы должны обеспечить себе хорошее будущее в грядущем веке – право на вход в рай, куда попадут, вопреки Оригену, далеко НЕ все. Христианство, которое идет на компромисс с мiром сим, это не христианство. Иисус Христос сказал нам: «Вы – соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям» (Мф. 5, 13). Да, воистину, «quod si sal evanuerit, in quo salietur» – «аще же соль обуяет, чим осолится». Не является ли пластмассовое христианство пособорного образца той самой обуявшей солью, которую так презирал Спаситель?
Мы потому верны тридентскому обряду, что он дает нам неиссякаемый источник непоколебимой верности Христу в современном апостазирующем и дехристианизирующимся мiре. Когда служащий священник смотрит не на нас, а на дарохранительницу и напрестольный крест, когда мы и он едины в общем молитвенном порыве, видимо ознаменованном в том, что мы смотрим в туже сторону; когда шепотом (а значит от лица Христова) сказанные священносовершительные слова Таинства Евхаристии пресуществляют хлеб и вино в истинные Тело и Кровь Господа нашего Иисуса Христа; когда мы, рухнув на колени, почтительно приемлем в уста Плоть Господню; когда мы коленопреклонением на соответствующие фразы в Символе Веры и последнем Евангелии чтим тайну Боговополощения – мы приближаемся ко Христу, Который нам «Путь и Истина и Жизнь» (Ин. 14, 6). Тридентский обряд в видимых формах литургии символизирует борьбу с тремя врагами христианской души – мipом, плотью и дьяволом.
В наши дни, как никогда ранее после искупления Христова, актуален вопль Псалмопевца, читаемый священником у ступеней алтаря в предначинательном псалме: «Emitte lucem tuam et veritatem tuam: ipsa me deduxerunt, et adduxerunt in montem sanctum tuum et in tabernacula tua. – Пошли свет Твой и истину Твою; да ведут они меня и приведут на святую гору Твою и в обители Твои» (Пс. 42, 3).
В тридентском обряде есть правило – когда священник говорит от имени Христа или от одного себя к Богу, он говорит шепотом, когда от имени всех верующих или обращаясь ко всем верующим – громко. И вот, посреди шепотом читаемого канона вдруг раздается громкая фраза «nobis quoque peccatoribus – и нам грешным». Священник бьет себя в грудь (во многих местностях алтарник и верующие делают то же самое). Тут и смиренное признание своего недостоинства иереем, совсем недавно совершившим силою Христовой пресуществление, и декларирование от имени всех нас нашей греховности, нуждающейся в Искуплении Крестной Жертвой, возобновляемой тут, на престоле. «И нам грешным рабам Твоим, уповающим на обилие милости Твоей, благоволи даровать некоторую часть и общение с Твоими святыми Апостолами и Мучениками, с Иоанном, Стефаном, Матфием, Варнавою, Игнатием, Александром, Марцелином, Петром, Фелицитатою, Перпетуею, Агафиею, Луциею, Агнессою, Цецилиею, Анастасиею и всеми святыми Твоими, в сообщество которых приими нас, молим Тя, не как Воздаятель заслуг наших, но как Податель отпущения. Ради Христа Господа нашего, через Которого, Господи, всегда творишь все сии блага, освящаешь, животворишь, благословляешь и подаешь нам». Тварь вопиет ко Господу – мы ничто пред Его величием, мы во всём зависим от Него. А Он соблаговоляет быть нашим Отцом и Другом, Его Вторая Ипостась соблаговолила быть нашим Братом по человеческому естеству… Он свободно даровал нам недостойным Свою безграничную любовь. А мы должны быть верны Ему как святые Апостолы и Мученики: Иоанн, Стефан, Матфий, Варнава, Игнатий, Александр, Марцелин, Петр, Фелицитата, Перпетуя, Агафия, Луция, Агнесса, Цецилия, Анастасия и все святые Его. Имена апостолов и мучеников, либо пострадавших, либо особо почитаемых (как св. Игнатий Богоносец, архиеп. Антиохийский [†107]) в епископской столице преемников св. Петра – Риме, произносятся священником полностью, без права на пропуск и сокращение (в отличие от нового обряда). Они суть свидетели Божии и наши заступники пред Богом. Это произносится шепотом. А через минуту закончивший канон священник громко, от имени нас всех, начнет читать молитву Господню. В конце и наши смиренные голоса продолжат – «sed libera nos a malo, но избави нас от лукаваго». И в западной, и восточной литургии чтение «Отче наш» – своего рода сигнал – Причастие скоро. Надо завершать подготовку к приему столь высокого Гостя, настроиться на то, что Он вот-вот войдет под недостойный кров мой…
Не стану описывать всей мессы. Надеюсь, что описанные мною кусочки представляют собой, как выразились бы статистики, репрезентативную выборку. Ну а кому хочется знать больше – возможности углубить знания безграничны… Как через чтение литературы, так и, что самое важное, через собственный опыт переживания св. Мессы. Помните, что в первую очередь св. Месса – умилостивительное жертвоприношение за грехи живых и умерших, бескровное возобновление кровавой жертвы Христа на Кресте, та же самая Жертва. Попробуйте поразмышлять о Его честных пяти язвах – от гвоздей и копия, а наипаче о Его Святейшем Сердце, израненном за наши беззакония. И о сокрушенном Сердце Марии, стоявшей под крестом на Голгофе. Есть знаменитые слова св. Бернарда Клервосского, многократно повторявшиеся многими христианскими авторами от св. Фомы Аквинского до Дэвида Рокфеллера: «Единая капля Его крови могла бы омыть все мои грехи, а она лилась в преизбытке». И сие возобновляется на Мессе. «Prope est Dominus omnibus invocantibus eum, omnibus invocantibus eum in veritate. Voluntatem timentium se faciet, et deprecationem eorum exaudiet, et salvos faciet eos. – Близок Господь ко всем призывающим Его, ко всем призывающим Его в истине. Желание боящихся Его Он исполняет, вопль их слышит и спасает их» (Пс. 144, 18–19).
Модернисты очень любят цитировать фразу из Соборной Конституции о Богослужении, представляющую собой замечательный перечень второстепенных признаков св. Мессы: «таинство благочестия, знамение единства, союз любви, пасхальная трапеза, на которой Христос вкушается, душа преисполняются благодати и подается нам залог грядущей славы» (Sacrosanctum concillium, n. 47). Всё так, но это не главное. (А к сведению тех, кто собрался восхищаться красотой формулировки, «союз любви» – цитата из св. Августина, а «душа преисполняются благодати, и подается нам залог грядущей славы» – из св. Фомы Аквинского.) В самой конституции этот «номер» (пункт) начинается с более существенного: «Наш Спаситель <…> установил Евхаристическую Жертву Тела и Крови Своей, чтобы непрерывно увековечивать, доколе Он не придет, Свою Жертву на Кресте, и поэтому завещал Своей возлюбленной Невесте, Церкви, воспоминание о смерти Своей и Воскресении» (Ibid.). Эта, на первый взгляд, безупречно католическая фраза, во-первых, цитируется реже, чем следующий за ней перечень, приведенный в данной статье несколькими строками выше, во-вторых, в ней отсутствует важное указание на принадлежность Евхаристической Жертвы ко всем четырем типам жертв, вычленяемых традиционным богословием. Святая Месса (Божественная Литургия), это жертвоприношение хвалебное, благодарственное, ходатайственное и умилостивительное за грехи живых и умерших. Тридентский Собор подчеркивал умилостивительный характер евхаристической жертвы (cf. DS 1743, 1753). Кроме того, упоминание второго пришествия Христова, хоть и не ложно (оно, конечно же, будет), но излишне в контексте определения Евхаристии. После второго пришествия нынешних Таинств Церкви не будет (да, правильно говорит соборная конституция, что Евхаристия прекратиться, когда Господь придет), но нам важнее сегодняшнее положение вещей, когда ещё не состоялось эсхатологическое явление славы Христовой, а мы нуждаемся в «живом хлебе странников» [panis vivus viatorum (св. Фома Аквинский)] – Евхаристии. Мы живем в нынешнем веке (эоне), а не в будущем. (Пусть даже последний приближается, причём быстрее, чем некоторым кажется…) На новой Мессе, как известно, сразу же после пресуществления вставляется возглас, неуместно переключающий внимание верных с пришествия Христа к нам hic et nunc [здесь и сейчас], состоявшегося в пресуществлении Св. Даров, на грядущее пришествие Христово в эсхатологической славе. На тридентской Мессе никакого возгласа народа после пресуществления вовсе нет. В древней литургии св. ап. Иакова был возглас народа «смерть Твою, Господи, возвещаем и воскресение Твое исповедуем», его произносили, как и на Мессе Павла VI, после установительных слов. Но упоминание грядущего второго пришествия Христова было добавлено именно на Мессе Павла VI. Оно отсутствовало в источнике заимствования – литургии св. ап. Иакова, где не было слов «доколе Ты придешь» [donec venias] или же, в более вольном переводе на русский, «ожидая пришествия Твоего». Соответствующий возглас кончался словом «исповедуем»! (см. «Собрание древних литургий, восточных и западных в переводе на русский язык», М., 1997, вып. I, стр. 177). «Даже формула "Воспоминание Страданий и Воскресения Господа" не точна, ибо Месса есть воспоминание только о Жертвоприношении, искупительном самом по себе, тогда как Воскресение – только плод и следствие его. <…> Если было намерение обратиться к Unde et memores, то надо было бы включить сюда и Вознесение. Впрочем, Unde et memores не смешивает реалии различной природы, но четко и тонко их разделяет: "…благословенное страдание и воскресение от преисподних и славное на небо вознесение"» («Краткое критическое рассмотрение Нового Чина Мессы», ч. II и прим. 5). Вы думаете, я преувеличиваю, обвиняя, как и все традиционалисты, пособорное богословие в фальсификации определения св. Мессы? Что же, дадим слово стороннику Собора, отнюдь не приверженному тридентскому обряду: «От той ясности, с какой Средневековье и Контрреформация учили о жертвоприношении мессы, мало что осталось. Литургическая жертва сделалась сегодня маргинальной темой. <…> Тем настоятельнее встает вопрос о том, насколько обрядовая сторона обновленной литургии способна выразить эти вещи» (М. Кунцлер, «Литургия на рубеже тысячелетий», в: «Новая Европа», № 15, 2002, стр. 131). И ещё одному модернисту, более радикальному, чем первый: «Месса стала вновь [?] пониматься не только как Жертва Христова, но и как Трапеза Господня» (П. Сахаров, «Литургическая инкультурация в Католической Церкви: неоднозначность оценок», в: Там же, стр. 121). Нужны ли пространные комментарии? Думаю, нет. Стало банальным общим местом, что в пособорной теологии Мессы акцент смещен с жертвы на трапезу. (Кстати, возражая одному из цитированных авторов, заметим, что и трапеза не отрицается традиционным богословием, пусть и не выдвигается на передний план.) Современным людям с их истерзанными, истрепанными душами, которые так нуждаются в обретении смысла жизни и духовной опоры, вместо хлеба дают камень, вместо рыбы – змею, вместо яйца – скорпиона (ср. Мф. 7, 9–10; Лк. 11, 11–12). Нам бы грехи наши многие, порожденные соблазнами современного мiра, очистить, притекши к умилостивительной жертве, а нам подсовывают банкет!
Среди надоевшего шума современного города нет ничего прекраснее тишины и чинного благолепия традиционной мессы. Суета осталась за порогом церкви или часовни. Модернисты иногда откровенно смешны, считая тридентский обряд неким препятствием благовестию Христову в современном мiре. Нонсенс! Посмотрите на нас: традиционалисты в быту такие же обыкновенные современные люди, как и их оппоненты, так же пользуются компьютерами и мобильными телефонами, одеты отнюдь не в средневековые костюмы и т. п. А уж активность традиционалистов в сети Интернет всем известна. Наши оппоненты изображают нас как обитателей некоего духовного острова, ничего не знающих про современный мiр и ничего, кроме дособорных католических книг, не читающих – хотя бы по этой статье читатель мог почувствовать, что это совсем не так. Если же под «современностью» подразумевать уступки чуждым Церкви идеям, то такая «современность» нам не нужна – на компромисс с дьяволом мы не пойдем. «Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же. Учениями различными и чуждыми не увлекайтесь…» (Евр. 13, 8–9). Старый черт из притчи Клайва Стейплза Льюиса пишет о состоянии души среднестатистического современного человека, находящегося под его бесовской властью: «Концепции он воспринимает прежде всего не как истинные или ложные, а как теоретические или практические, устаревшие или современные, банальные или смелые» («Письма Баламута» [The Screwtape Letters], в: К. С. Льюис, «Любовь, Страдание, Надежда…», М., 1992, стр. 12). И ещё одного англичанина тут будет уместно вспомнить, Гилберта Кийта Честертона: «В наши дни популярен один очень глупый довод, что в такие-то и такие-то вещи можно верить в одном веке, нельзя – в другом. Та или иная догма, учат нас, хороша для XII века, плоха для XX. С таким же успехом можно сказать, что философская система подходит для понедельника, но не для вторника; что она хороша в половине четвёртого, но плоха в половине пятого. Вера зависит от взглядов, а не от века и часа» («Ортодоксия», в: Г. К. Честертон, «Вечный человек», М., 1991, стр. 411). Пусть задумаются над этими словами те, кто выдумал для Церкви обязанность усваивать современные идеи. И нас мало волнует то, что мы сейчас в меньшинстве – «так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных» (Мф. 20, 16). «Не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство» (Лк. 12, 32).
В традиционалистской литературе есть такой термин «социальное царствие Господа нашего Иисуса Христа на земле». Этот термин НЕ имеет в виду ни эсхатологического царствия, которое установиться только после Страшного Суда, ни, Боже упаси, хилиазма, ни какого-то полностью лишенного недостатков общества. Речь тут идет о том, что государство, где католики составляют большинство населения обязано сделать католичество государственной религией, препятствовать некатолическому миссионерству на своей территории, поощрять католическую школу и католическую семью, запрещать безнравственные дела: аборты, противозачаточные средства, гомосексуализм, критику Церкви в прессе и т. п., защищать права и привилегии Церкви, обеспечивать католическому клиру подобающее положение в обществе. Католик совершает смертный грех, выступая за отделение Католической Церкви от Государства и свободу вероисповедания (cf. DS 2915, 2955), как это делали после Собора ватиканские дипломаты. Под нажимом Ватикана Церковь была отделена от Государства в Королевстве Испания, Республике Колумбия, кантоне Валле (Швейцарская Конфедерация). После снятия запрета на проповедь протестантизма количество протестантов в Колумбии резко возросло за счет совращенных из католичества. Проповедуя католическую веру, мы ставим первостепенную цель: спасти души, а также второстепенную цель, ради способствования первостепенной: сделать то или иное государство католическим, когда католиков будет большинство. Да, католики тоже грешные люди, по их греховной немощи и в католическом государстве будут недостатки и проблемы, но хоть Церкви будет меньше помех в деле спасения людей, а благотворное влияние христианской морали в чём-то постепенно улучшит законы (никаких революций!). Потому этот христианский порядок, если государственный статус католической веры не является лицемерным, и называется социальным царствием Христовым. Чем больше влияния религии на жизнь общества, тем лучше. Папа Пий XI категорически отвергает заблуждение от том, что у Христа и Церкви нет прав и власти в гражданских вещах (cf. D 2196–2197; DS 3679; тут особенно важен n. 2197 старых изданий Денцингера, отсутствующий у Щонметцера). Нас упрекают в недостатке реализма. Как мы можем хотеть этого в современном безбожном мipе, где численность католиков, как и верующих всех конфессий, сокращается? Не надо путать реализм и конформизм. Реализм учитывает существующее положение вещей, конформизм с ним смиряется и даже его одобряет. Как реалисты мы знаем, что в наше недоброе время происходит то, что происходит. И мы не пытаемся моментально преодолеть это экстремистскими и неразумными действиями. Но нельзя этого одобрять, нельзя вносить коррективы в нравственный идеал. В современном мipе, вы говорите, не построить такого общества? Значит, в современном мipе торжествует зло. Как можем, мы должны пытаться улучшить положение, а если не получится – что же, мы знаем из Писания, что история человечества закончиться приходом антихриста и временным торжеством зла, которое будет прекращено только прямым вмешательством Бога и Страшным Судом. Если иудейское видение истории оптимистично (история человечества завершиться приходом Мессии и земным раем), то христианское видение истории умеренно-пессимистично (приход антихриста и торжество зла предварит конец света, а только после этого восторжествует добро, но уже в совсем другом мipе, после гибели этого [см. II Фес. 2, 2–12; II Петр. 3, 12–13]). Оптимистический настрой иудаизма нередко влияет на те светские идеологии, которые популярны в современном нехристианском либеральном обществе. Мы в этом обществе – чужие. Католик-традиционалист может и должен быть здравомыслящим лояльным гражданином светского государства, который не лезет на рожон и не стремиться попасть в тюрьму, и терпимым человеком, ладящим в быту с инаковерующими и неверующими людьми. Но на уровне наших убеждений было бы ересью и ошибкой включать «ценности» секулярного плюралистического общества в свое мiровоззрение. Нельзя чтить либеральные «святыни». Христианин должен верить в христианское учение и не верить в нехристианское учение, соблюдать христианскую мораль и не соблюдать нехристианской морали. Итак, мы за то, чтобы Христос царил в нашем обществе, независимо от того, насколько это осуществимо сегодня. II Ватиканский Собор учит нас другому – принятию либеральных ценностей (см. напр. Dignitatis humanae, nn. 2, 4–5). А царствие Христово? В реформированном пособорном богослужении праздник Христа-Царя перенесен на последнее воскресение перед Адвентом. Это значит, что акцент смещен на эсхатологическое царствие Христово в конце времен. А в наши дни, получается, не так уж обязательно царить Христу. В традиционном обряде праздник Христа-Царя отмечается в последнее воскресение октября, т. е. четко отделен от Адвента ощутимым временным промежутком. Мы хотим, чтобы Христос царил во дни наши, мы не дожидаемся парусии. Мы не ностальгируем по прошлому, по христианскому обществу Средних веков (что могло бы символизироваться празднованием дня Христа-Царя, скажем, в мае), мы хотим христианского порядка в настоящем, потому всё-таки октябрь – не слишком далеко от Адвента. Модернисты говорят, что этого не надо хотеть, что это не должно быть идеалом, что надо вписывать Церковь в светское плюралистическое общество, такое, по их мнению, прекрасное и свободное. А мы не хотим считать этого прекрасным и не считаем этой свободы, в ее либеральном понимании, нравственной ценностью.
Вы говорите «современность»? Это многие идеи классического либерализма и гуманизма устарели в эпоху постмодерна. Мы НЕ сторонники постмодернисткого релятивизма, но разочарование в ценностях модерна может помочь некоторым людям нашего времени придти к свету традиционной истины. Второй Ватиканский Собор кинулся подбирать сломанные игрушки либерализма и гуманизма, когда мiрское общество задумалось о выкидывании оных на помойку. Некоторые нам скажут, что именно поэтому и надо было подбирать, с чем мы категорически не согласимся. Что было отвергнуто раньше, то было отвергнуто навсегда. Сторонник Собора свящ. Томаш Халик, выступив перед студентами Пражского университета, так описывал их реакцию: «Мой доклад, написанный в духе послесоборного католицизма, который всегда – на бессознательном уровне – считается со светским рациональным гуманизмом Нового времени как со своим главным партнером по диалогу, прозвучал как бы совершенно впустую. Того партнера по диалогу, на которого он был рассчитан, в зале не оказалось. Я стоял на типичной постмодернистской сцене и обращался к трем наследникам усопшего модернизма: к фундаментализму, пытающемуся вернуться в предмодернистскую эпоху; к "трансмодернизму", то есть религиозному синкретизму и неогнозису в стиле New Age; и, наконец, к деструктивному "супермодернизму", доводящему скептический агностицизм до грани нигилизма и морального релятивизма» (Т. Халик, «"Вытесненный" Бог: О духовной ситуации в посткоммунистическом обществе», в: «Диа-Логос: Религия и общество 1998–1999», М., 1999, стр. 307). Исходя из вышесказанного, довольно легко предсказать, чтó будет в конечном итоге с пособорным католицизмом. Часть верующих вернется к католической Традиции; другая часть оформит остатки пособорного католицизма в суперэкуменическую секту в духе Тэзе; третья, увы, бóльшая, и вовсе потеряет веру. Только жалко заблудших, отвергших истину.
«Да будут чресла ваши препоясаны и светильники горящи!» (Лк. 12, 35). Чтобы Сын Человеческий, пришед, ещё нашел веру на земле (Ср. Лк. 18, 8).

Д. Э. Пучкин / http://rycerz.livejournal.com